НИКОЛАЙ КОЗЛОВ: «ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ, НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ»

Дата: 
21 декабря 2020
Журнал №: 

Никому не дано предугадать, как сложится жизнь. Наш герой хотел учиться на механизатора, а окончил педагогический техникум; начал Великую Отечественную войну штурманом самолёта-разведчика, а победу встречал  командиром артиллерийской батареи; после войны поступал в московскую артиллерийскую академию, а учился в Ленинграде в Военной Краснознамённой инженерной академии связи имени С. М. Будённого.

Текст: Михаил Зиновьев
Фото из личного архива Николая Козлова

 

— Николай Петрович, вопрос об истоках: откуда Вы родом, где учились.
— Родился в большом селе Фарадея Тамбовской губернии. В двухлетнем возрасте оказался в глухом сибирском посёлке Новокрасноярск Алтайского края. Там было всего 24 двора. В шесть лет умел читать и писать, и меня без проблем приняли в первый класс. Окончив семилетку, поехал в Рубцовск — хотел выучиться на механизатора сельского хозяйства, но не хватило года. Зато в педагогический техникум взяли без экзаменов.

— Вы застали Осоавиахим, нормы ГТО… Молодёжь это интересовало?
— Храню три почётных значка: ГТО, «Ворошиловский стрелок» и «Готов к противовоздушной и противохимической обороне». Такая подготовка считалась необходимой. Молодёжь натаскивали, по существу, мы, студенты, были готовы к войне — умели стрелять, оказывать медицинскую и другую помощь, бегать кроссы.

— В училище, на фронте навыки пригодились?
— Естественно. Я знал устройство винтовки, неплохо стрелял. На третьем курсе осенью 1940-го вызвали в военкомат: «Либо сейчас иди в «Сталинские Соколы», либо всё равно весной мы тебя призовём». В ноябре 1940 года прибыл в лётное училище. Оно находилось в городе Канск Красноярского края.

— Расскажите о студенческих годах.
— В училище была очень хорошая обстановка. Снабжали хорошо, одевали хорошо, правда, и выжимали из нас всё. Мы жили в старинных кирпичных екатерининских казармах. Душевых не было, в умывальниках из-под крана шла только холодная вода, но раз в неделю обязательно — баня, настоящая сибирская, с парилками, вениками.

Учились на слабеньких самолётах — бипланах Р-5, Р-10, Р-Z. В училище имелись два приличных самолёта: пикирующий бомбардировщик Пе-2 и скоростной бомбардировщик СБ-3. На них мы мало летали. Занятия проходили практически от зари до зари. Изучали матчасть, штурманское дело, стрельбу, баллистику, ориентирование. Преподавали фронтовики, прошедшие Финскую войну: лётчики, штурманы, радисты, общевойсковики. Они говорили: «Вам придётся воевать»,— и передавали нам опыт войны с белофиннами.

— Сколько часов налёта у вас было по программе?
— Немного, я думаю: в неделю — один лётный день — бипланов мало, курсантов много. А на ПЕ-2 и СБ-3 вообще по десятку вылетов пришлось, не больше.

Дополнительный материал: 

— Почему выбрали штурманское дело?
— Так решили в училище. Штурман готовит полёт: заранее на карте прокладывает маршрут, намечает для себя ориентиры, следит за исправной работой навигационных приборов, в зависимости от задания фотографирует или сбрасывает бомбы.

— Совсем молодым на фронте — страшно было?
— После окончания училища получил назначение в 8-ю воздушную армию под Сталинград. Прибыл туда в конце августа 1942 года и попал в разведывательную эскадрилью. Наша основная задача была не штурмовать, а искать. На фронте всё посвящено выполнению боевого задания. Никаких других мыслей. Разведка — искать то, что тебе приказано. Если по тебе стреляют — значит надо отбиваться. Некоторые вот говорят, мол, боязни, страха, трусов не было. Конечно, никто не хотел умирать, тем более в конце войны, когда уже последние месяцы, там особенно стали осторожничать. Но чувство долга было сильнее.

Я летал с командиром звена Жорой Островерженко штурманом на ПЕ-2. Опытный лётчик на таком самолёте мог уходить, драться с вражеским истребителем один на один. Но ошибок эта машина не прощала — сваливалась в плоский штопор — молодые лётчики её не умели пилотировать.

Унас аэродром был в 40 км за Волгой, у озера Цаца. Фотографировать выходили в ясную погоду на высоте 800-1000 м. Летали над Сталинградом. Его руины производили ужасное впечатление. В общей численности у меня получилось десятка полтора вылетов. Единственный трагический — 9 октября 1942 года.

Задача была найти танки Манштейна в районе Дебальцево. Нашли, сфотографировали, вернулись, но неудачно. Когда расшифровали, оказалось, что плёнка неважная — после обеда пошли во второй раз. Всё сфотографировали, полетели обратно, оставалось километров семьдесят до Волги, и четыре мессера, две пары с одной и с другой стороны. Пока стрелок-радист сзади защищал, было хорошо, но когда его убили, мессеры начали издеваться: два справа и два слева, подожгли правый мотор — загорелся, а они продолжают. Мы дотянули за Волгу, воткнулись в песок, выскочили из машины. Хорошо, подлетели наши истребители, отогнали фрицев. Так я попал в резерв.

— Когда переучивались на артиллериста, как это было, помните?
— В это время, к концу октября, немцы в трёх местах вышли к Волге. В эскадрилью приехали два генерала, один наш — голубая окантовка, а другой общевойсковой — малиновая. Кто был в резерве, построили. Разбор полётов: «Вы сидите здесь, лётный паёк жрёте. Видите, что в 40 км от вас решается судьба Отчизны. Кто с винтовкой защищать город — три шага вперёд!». Почти все шагнули, ну, может, осталось там хитрых или мудрых полсотни. Сформировали две роты по два взвода, в каждом — по 25 человек, я попал во второй взвод второй роты. Выдали нам трёхлинейку, которая была  в полтора раза длиннее меня, фляжку зелёную, вещмешок, сапёрную лопату. К Волге мы прибыли к вечеру.

Переплавлялись на плотах. Первая рота почти вся погибла — попала под миномётный обстрел. Второй роте сказали окапываться и ждать. Ночью, ближе к утру, нас построили. «Сейчас на плоты и туда же»,— подумали мы. Нет, повели в тыл. А там вдоль Волги рокадная железная дорога, ни насыпи, ничего, на песке шпалы и рельсы лежат. Посадили нас в «теляги», так называли товарные вагоны, и повезли.

Едем сутки, вторые, третьи. Команда: «Выходи, принимай горячую пищу и доппаёк». Вышли — Свердловск. Покормили нас, выдали паёк и опять повезли на восток. Ехали ещё четверо суток. Команда: «Выходи, стройся!». Вышли — Красноярск, а там моё Канское лётное училище рядом… Ведут, недалеко от знаменитых Красноярских столбов — два лагеря: один — Киевского Краснознамённого артиллерийского училища, второй — Киевского училища связи. Первый взвод повели в училище связи, нас — в артиллерийское. Мы  забастовали — хотели на фронт, а нас привезли в училище — там девяти- десятиклассники учились. Унас, в основном у всех, было двухлетнее военное образование. Бастовали. Бедный начальник училища, полковник, намучался с нами, мы же ещё и молодёжь разлагали (смеётся).

Из Новосибирска приехали опять два генерала. Сначала выступил авиационный: «Мы очень сожалеем, но сейчас, понимаете, надо выбивать танки, нужны артиллеристы. Если появится со временем побольше самолётов, вы вернётесь в авиацию, вас всегда поддержат». А артиллерийский сказал: «Ну а мы, артиллеристы, поможем вам быстро освоиться».

Штурманское дело и баллистику мы знали, так что всё артиллерийское нам легко давалось. В основном занимались стрельбами. Учили стрелять из открытой и закрытой позиций. Закрытая позиция — у командира взвода управления, практически всегда на передовой, в 1,5—2 км от объекта поражения. Вот я и находился всегда в боевых порядках. Переобучение заняло полтора месяца.

— Потом — Юго-Западный фронт…
— Да, 13 марта 1943 года я получил предписание отбыть на Юго-Западный фронт. Прибыли. Нас 22 человека, я был старшим, отыскали кое-как штаб артиллерии фронта. Генерал посмотрел усталыми глазами, там такие страшные бои шли, спросил, кто мы, и велел адъютанту нас всех устроить. Мне дали задание найти штаб корпуса Главного командования и передать устно командиру корпуса двигаться в направлении Воронежа. Отрядили со мной старшину на мотоцикле с коляской, дали нам продуктов, бензина, топлива, и поехали мы на запад.

Едем 10, 20 км, наших никого нет. Потом небольшой хутор, там украинка из колодца воду черпает. Подошёл я к ней: «Мамаш, тут наших…». Она только руками замахала: «Нее, наших тут нет, а немчура проклятая были, яйку, курку только что забрали, на самокатах». Ещё немного проехали, навстречу с горы колонна — длинна-а-а-я: мотоциклы впереди, бронетранспортёры. Разворачиваемся и назад…

Штаб артиллерии Юго-Западного фронта нашли только под Воронежем. Прибыл туда и получил назначение в 8-й кавалерийский корпус. За бои в Дебальцево его переименовали в 7-й гвардейский, а меня направили в 56-й гвардейский ордена Ленина кавалерийский полк. Моя батарея располагалась в селе Александровка Донская, там мы стояли до Курской битвы.

Первый бой был в районе Льгова — это Курская битва. С закрытой позиции успешно подавили 82-ю немецкую миномётную батарею. Потом были переправа через Днепр, Мозырь (Белоруссия), Владимир Волынский, Ковель (Украина), Польша: Хельм, Люблин, Варшава, Лодзь, Познань, Одер, Прибалтика. А как отрезали Восточно-Померанскую группировку,  нас развернули на Кюстринский плацдарм. В районе Целлина мы остановились и ждали начала Берлинской операции. Наш корпус первым прорвался в Бранденбургскую провинцию, поэтому позже и стал называться Бранденбургским.

— Чем запомнилась Курская битва? Считается, что в том сражении участвовало больше всего техники.
— Это мы наблюдали как в кино. Ждали прорыва. Кавалерию не бросали сразу на танки, как некоторые говорят. Мы стояли в колоннах, наблюдали. Танков было очень много. Я, конечно, не считал, но на равнине, сколько глаз видел, сплошняком всё пространство было усеяно танками— и нашими, и немецкими.

— Хотелось вернуться в авиацию?
— В авиацию я мог вернуться дважды. В 1943-м после приказа Сталина о возвращении всех авиационных специалистов в авиацию меня вызвал командир полка: «Сынок, мы будем с тобою расставаться. Вот приказ. Тебе надо в авиацию». Сказал, что хочу остаться в полку. «Тогда распишись. Отказ». Я и расписался. Потом в Белоруссии… Шли вдоль опушки, вдруг кто-то кричит: «Коля!». Присмотрелся, а это мой однокашник по авиаучилищу: «Ты чего — артиллерист? Давай ко мне штурманом эскадрильи». Я почти согласился, но как увидел его машину — По-2, подумал, что на кукурузник не пойду. Конечно, так ему не сказал, а сослался на то, что привык в полку. Так и остался артиллеристом.

— Самые тяжёлые моменты, это когда…
— Когда орудие на прямой, авиация над головой, а на тебя идут механизированные войска. Они готовились. Слышал такое, будто немцы — плохие вояки. Это неправда. Немцы — хорошие вояки. Не отойдёт от пулемёта, пока не прибьют. Поэтому мы разбили хороших вояк. Но коль они хорошие — мы оказались лучше. Для нас 1945 год стал, как для них был 1941-й. Мы же 500 км от Вислы до Одера прошли с боями за 14 суток.

— Что представляло собой пополнение?
— В пополнение приходили сельские или городские жители. Может, кто-то служил когда-то, но в основном — молодёжь. Они учились непосредственно в подразделениях, в орудийном расчёте или отделении разведки, в отделении связи или у старшины.

— Вам сложно было командовать людьми старше по возрасту?
— Возраст не возраст — командир есть командир. Его приказ — закон. Мы не свирепствовали, жили обычной семьёй, как положено. Надо выполнить задачу — вызываешь, приказываешь. Панибратства не допускали. Обращались строго: либо по званию — «гвардии старший», либо по должности — «товарищ комбат».

— А между офицерами как складывались взаимоотношения?
— В 56-полку нас было три командира батареи, а потом меня перевели в 52-й. Удачно получилось. Командира этого полка я на Днепре выносил раненного, он это помнил, и хотя батарея меня сначала встретила не очень, потом все разобрались.

— Согласно уставу Ваша должность звучала: командир батареи и командир взвода управления. Какие задачи и обязанности на Вас были возложены?
— Укомандира взвода управления два подразделения: отделение разведки и отделение связи. Отделение разведки определяло местонахождение немецких огневых точек, а связисты обеспечивали огневую позицию и наблюдательный пункт связью. Укомандира батареи два огневых взвода, по две пушки 76-мм калибра. Командир взвода управления практически был заместителем командира батареи, потому что только он умел стрелять с закрытой огневой позиции. Огневики же стреляли только прямой наводкой. Я мог стрелять и с открытой, и с закрытой позиций. Задача батареи — поддержать в наступлении на определённом участке или защитить при отступлении. В частности, в районе Ковеля у села Овлочин батарея приняла огонь на себя, чем практически спасла дивизию, позволила перебраться через Турью и занять оборону. Там погибло 19 человек. Местные жители обустроили место захоронения наших артиллеристов. В 1985 году я ездил в Овлочин на встречу.

Вот ещё эпизод. Под Люблином окружили группировку противника. Мы пришли туда в конце апреля. Немцы как раз пытались выйти из окружения, мы их остановили и стали готовиться. Там чистые поля, рожь, пшено, стога, как раз самый урожай. В одном стоге я себе организовал наблюдательный пункт со стереотрубой и телефонным аппаратом, внизу разведчики окопчик сделали. Батарея заняла позиции метрах в 700 за нами.

Приметил небольшое дерево, около которого залегла кучка немцев. Я пристрелял репер. Знаете, что такое? Это опорная точка, от которой потом стреляешь точнее, правее или левее. На рассвете пальба поднялась, примерно в том месте пошла цепь немцев. Я, наверное, снарядов 16-20 засадил. Немцы залегли. Некоторые начали вставать, руки вверх. Запомнил ту кучку, побежал туда, а связисты и разведчики за мной не пошли.

Подбежал — сидят. Говорю: «Хенде хох! Вставай!» Встали. Построил всех, винтовки на плече, руки вверх. Повернулся — смотрю один я, потом — бегут мои разведчики. Сразу начали обыскивать, оружие отбирать. А я пошёл туда, где оберлейтенант, голова завязана, с ним солдат. Солдат сразу вскочил. Солдату говорю: «Помоги встать!». Обер отдал мне пистолет, маузер, хромированный, маленький такой, бинокль цейсовский и карту (она, кстати,  у  меня  сохранилась). Карта немецкая,  но на русском, сделана для немцев. Полезной оказалась, настолько точная.

— Когда для Вас закончилась война?
— Войну закончил под Берлином, в 40 км западнее Ратенова. В последнем бою мы захватили переправу через реку Хафель. Нас остановили за 17 км до Эльбы, пропустили вперёд подготовленные части с опознавательными знаками, с переводчиками на английский, французский, немецкий языки. Нам было обидно. Дрались-дрались, а до Берлина дойти не дали.

27 апреля 1945 года мы зашли в Ратенов. Моя задача была обеспечить первому эскадрону захват переправы через реку Хафель в центре Ратенова. Две пушки, одна — командира взвода Воробьёва, с правой стороны улицы, моя — слева. Он стреляет, мы перекатываем. Мы стреляем, он перекатывает. Кавалеристы перебегали из подъезда в подъезд. Почти подошли к цели, но немцы пошли на нас цепью, крупнокалиберный пулемёт ударил по моей пушке. Наводчик никак не мог в него попасть — стреляет и не попадает. Я его оттолкнул, сел и сразу заставил замолчать немецкий пулемёт. В это время рядом разорвался фаустпатрон — совсем юный мальчишка, лет двенадцати, с третьего этажа соседнего дома целился в мою пушку, а попал в дерево.

С 7 на 8 мая у меня был последний бой с механизированной колонной, которая прорвалась из Берлина на запад. Мы успели заранее развернуться на опушке — заставили колонну уйти левее, не по нашему направ- лению. А утром 9 мая горнист протрубил общий сбор. Мы выстроились перед штабом. Вышел подполковник Куркович, замполит, хороший мужик был, и говорит: «Всё — мы победили! Вы теперь судьи, прокуроры. Всё, что вы будете делать — всё годно». Я приказал старшине организовать обед на всю батарею. Старшина из ресторана привёз столы, мебель, посуду. Пришли командир полка, замполит, начальник штаба полка, командиры эскадронов и батарей, рядовые кавалеристы и артиллеристы — человек 80 собралось. Командир полка поднял тост: «За нашу Победу! Ура!». Я поднял рюмку, но не пил, пригубил только. «Ой, ну что ты, сынок,— теперь можно. Давай пей, чего ты». А я никогда не пил. Первый раз 9 мая выпил три рюмки и отключился. Очнулся ночью в каком-то доме от жажды. Открыл дверь, смотрю — лестница деревянная сгоревшая, мой мотоцикл сгоревший. Оказывается, ночью немецкие солдаты просачивались из Берлина, шли мимо, увидели мотоцикл, слили из него солярку, облили лестницу, подожгли дом. Хорошо, что жители соседних домов увидели, огонь потушили. А я так всё и проспал — повезло не погибнуть 9 мая.

— Ранения случались?
— Две контузии и два ранения. Одно — тяжёлое, в ногу. Второе — лёгкое, чуть ухо не отрезало. Шли втроём по полю — командир батареи, связист-разведчик и я. Вдруг немцы по нам открыли огонь из 128-мм. Дело было в Белоруссии, у них там бурты, в которых карто- фель выращивают, — такие горки из соломы или сена, засыпанные сверху землёй, и в них тепло. Упал в бурт, лежу. Всё стихло. Только повернул голову влево спросить, не задело ли кого, в этот момент рядом разорвался снаряд и чуть мне ухо не отрезал. Если бы не повернул голову — всё, мне конец.

— В Вашей «копилке» — несколько боевых орденов. Первый Вы получили уже в сорок третьем…
— Тяжёлый бой мы вели за деревню Прудок. Там стоял немецкий гарнизон. Мы ворвались в деревню на рассвете, когда все ещё спали. Немцы повыскакивали из домов в одном белье. Но оказалось, что за деревней на высотке у них стояли батареи. И когда утром начался бой, немцы бросили против нас танки и танкетки. И тут решила судьбу именно моя батарея 76-мм пушек, потому что только она могла заставить остановиться танки. Вся моя батарея погибла. Остался только я. Поэтому встал за орудие и продолжил вести огонь по врагу. Практически, не я, а моя батарея спасла полк от разгрома.

— А есть ли среди наград самая дорогая для Вас?
— Все ордена заслужены в бою, но орден Красного Знамени — самый дорогой. Получил его за переправу через Одер. Это было 23 апреля 1945 года, когда противник перешёл в контратаку. Двигаться можно было только по дороге — земля справа и слева от места переправы болотистая. Когда мы подошли, с другой стороны реки из-за дома выкатился «Фердинанд». Немцы атаковали наш эскадрон на переправе. Уменя выхода не было, выкатил пушки прямо на дорогу, все четыре, и одна за другой они вступили в дуэль с «Фердинандом». Я знал, просто так его не подобьёшь, там броня двести миллиметров, поэтому бил или навесом, или по ходовой части — всё-таки заставили отойти. Переправились. И вдруг слева, со стороны Берлина, нас атаковала мотопехота, три самоходки,— сами подставили нам свои бока. Мы развернули орудия и все три…

— Вам довелось участвовать в Параде Победы в июне 1945 года?
— К сожалению, нет. На этот парад отобрали из дивизии двоих: замкомандира полка, Героя Советского Союза, и меня. Подчинённые мне в дорогу собрали: кто зажи- галку, кто губную гармошку, кто что. А утром — отбой. Оказалось, по орденам, не менее двух,— я подходил, а по росту— 180 см и не меньше… Москва меня не приняла. Только спустя 75 лет я побывал на Параде, правда, не участником, а зрителем.

— Почему решили поступать в Военную Краснозна- мённую инженерную академию связи имени С. М. Будённого?
— После войны полк передислоцировался в Кировабад (Гянджа). Шла служба. Кавалерийские части переделали в механизированные. Наш 52-й полк, а точнее 14-я дивизия, стал 98-м гвардейским военизированным полком с орденами этой дивизии. Меня назначили командиром батареи «сотки». Встал вопрос, куда дальше. Было два пути: первый — через ротацию в Германию, второй — в академию. Мне предлагали в Германию, но я не захотел. В 1949 году позвонил начальник отдела кадров: «Получили разнарядку в академию в Москву, поедешь?». Согласился и начал готовиться, день и ночь штудировал учебники, не спал. В академии сдал экзамены на первый командный факультет. Вызвали на комиссию:
— Зачисляем. На 4-й факультет вооружения.
— Не согласен. Только на командный.
— На командный зачисляем командиров дивизионов и выше. Вы — командир дивизионной бригады, вас взять не можем.

Вернулся на Кавказ. Через три года товарищ предложил вместе поехать в Ленинград поступать в Военную инженерную академию связи имени С. М. Будённого. Нас зачислили на 5-й радиотехнический факультет. В академии готовили инженеров. Поэтому и звание у меня не полковник, а инженер-полковник. Учиться было тяжело. Спал часа по три. Особенно не шла начерталка, то капнул, то залил, но спасала зрительная память. Некоторые преподаватели удивлялись. Схемы передающего или какого другого устройства, а там доски были во все стены, чертил на память близко к оригиналу. Окончил академию в 1957 году с правом выбора дальнейшего места службы, выбрал научно-исследовательский институт в Болшево (НИИ-4 МО).

— Чем занимались в НИИ?
— Тогда строили измерительные пункты для космонавтов. Меня направили в командировку в Енисейск на месяц, а пробыл я там ровно год, до октября 1958-го. Приехал в чистое поле — снег, земля и больше ничего нет.

А уехал — действующий измерительный пункт. Главное, вырвался-то оттуда совершенно случайно. Позвонили из ГлавПУРа, попросили дать предложения о формиро- вании штата: какие должности ввести, какие вывести, кого на какие должности назначить. Я и вывел себя за штат и вернулся в Москву. Потом принимал участие практически во всех запусках ракет и спутников. Сначала старшим инженером, потом ведущим инженером, младшим научным сотрудником, заведующим лаборатории, начальником отдела. Прослужил в НИИ ровно 20 лет. На пуски ракет и спутников вылетал в Казахстан, Кзыл-Орду, на стационарный измерительный пункт. Засекали точки полёта, траектории ракет или спутника, передавали их в Москву, там вводили корректировки и передавали обратно. На измерительном пункте техника занимала целый этаж (вычислительные машины, ПУВДы, УВДы, СЕВ).

— Николай Петрович, можете рассказать о С. П. Королёве?
— Хороший мужик был, деловой. Вот только никогда не проводил запуски ракет в понедельник, всегда отменял: «В понедельник кто-нибудь шайбу на какой-нибудь болтик обязательно не накрутит». Однажды был такой случай. Как-то сидели с его заместителем В. П. Мишиным в клубе на Байконуре, смотрели кино какое-то, вдруг С. П. Королёв залетел и орёт на Мишу: «Ёп твою… Ты чего тут сидишь?!»  — на весь зал, а там и дети, и женщины… Миша вскочил, убежал. Но если кто попадал в беду — всегда выручал.

— Встречались с космонавтами первого отряда?
— Всех их знал, они общались не только со мной, со всем нашим отделом. Самый грамотный из них был Комаров. Он и вопросы по существу задавал, и здорово в технике разбирался.

— Полёт Ю. А. Гагарина как подготавливался?
— В это время я сидел в Кзыл-Орде на стационарном измерительном пункте в Казахстане и обеспечивал полёт. Мне потом за это знак дали (показывает). Таких знаков, может,  десяток, а, может, и того нет.

— У Вас были награды за время работы в НИИ?
— Орден за службу в Вооружённых силах III степени и знак за полёт Гагарина.

— Почему так мало?
— Так ещё звание полковника досрочно получил — это редкость. Начальник одного отдела не справился, искали замену. Поскольку я строил измерительный пункт и знал его как свои пять пальцев, то меня направили  с комиссией проверять. После возвращения каждый член комиссии писал рапорт по своей части, мой — очень понравился. И когда встал вопрос, кого назначить, вспомнили обо мне — назначили начальником отдела и присвоили звание полковника. Был ответственным за системы радиоуправления, а стал — за центр.

— Вы жили в подмосковном Калининграде? Это был закрытый город?
— Въезд по пропускам осуществлялся не в город, а в городок. Очень хороший городок был. Когда к нам приезжали из дивизии ракетных войск, говорили, как в санаторий попадали.

— Какие квартиры выделяли вам, служащим?
— Весь городок — это хрущёвки. И квартиры — обычные для таких домов.

— А машины вам дарили или сами покупали?
— «Победу» я ещё в Закавказье купил. Но вынужден был продать, когда переезжал. Здесь «Волгу» купил. Помогли в Управлении Королёва — без лимита, без очереди. Позже у меня были «трёшка», «шестёрка», «Опель Астра», а сейчас — маленький «Мерседес».

— Почему ушли из НИИ?
— В 1976 году предложили перевестись в министерство  радиоэлектронной промышленности. Подготовили два приказа, министра обороны и министра электронной промышленности. Уже съездил на будущее место работы, познакомился с начальником главка, к которому шёл в заместители. А потом позвонили и сказали, что пришёл новый министр и за собой своих тянет. Поскольку всё равно уже решил увольняться, то и не стал менять решения.

— Не удалось до генерала дослужить?
— Нет, уволился. Через несколько дней предложили возглавить главный центр Минсельхоза. Согласился и проработал там десять лет. Когда в Мытищах организовался НИИ земельных ресурсов, им потребовался специалист по научной технике и автоматике. Директор НИИ пообещал мне сохранить зарплату, так что следующие десять лет я ходил на работу пешком. Так что всё удачно складывалось.

— Николай Петрович, Вы прожили 95 лет, прошли войну, защищали нашу Родину, участвовали в космической программе. Оглядываясь назад, что бы сказали о ключевых событиях Вашей жизни?
— Думаю, что моя лепта есть в разгроме фашистской Германии. Может, и небольшая, но есть. Есть моя «крупинка» и в развитии ракетных войск стратегического назначения и космонавтики. Жизнь прошла удачно. Я немножко семью упустил, забывался — всё служба, служба, служба.

Какой совет могли бы дать молодёжи, чтобы жизнь прошла удачно?
— Трудиться. Без труда, как говорят, не вынешь и рыбку из пруда. Надо ставить себе цель и трудиться. Естественно, учиться и работать.

— Поделитесь секретом долголетия.
— Движение, постоянное движение — учёба, работа, служба. Они отвлекают от болячек. Как когда-то давно мне сказал один старик-кавказец: «Не курить (я только в войну курил), мал-мал винцо пить и много-много женщин любить» (улыбается). Ну это его совет.