ПОЕДИНОК

Дата: 
05 февраля 2020
Журнал №: 
Рубрика: 

О бесстрашии советских боевых лётчиков, военной тайне и великой силе народа-победителя — в воспоминаниях Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Анатолия Кожевникова.

Текст: Анатолий Кожевников (предоставлено дочерью Т. А. Кожевниковой)
Фото из семейного архива

Молодое пополнение
...После ожесточённых боёв за плацдармы на правом берегу Дона и за Сталинград в полку остался один отремонтированный «харрикейн» и пять лётчиков. В январе 1943 года был получен приказ ехать за пополнением в запасной полк, где находились лётчики-выпускники авиашколы. Их называли молодыми. Запасной авиационный полк базировался в Рассказово Тамбовской области.

Как только мы приехали, нами занялась санитарная служба. На третий день были сформированы три эскадрильи. Меня назначили командиром первой эскадрильи.

Подготовка молодых лётчиков к боевым действиям лежала на нас — лётчиках, имеющих боевой опыт. За два месяца мы были обязаны обучить их тактике воздушного боя, воздушным стрельбам и необходимой слётанности в боевых условиях.

Мы летали на самолётах запасного полка, пока не пригнали с завода новые ЯК‑76. Лётчики успешно осваивали программу, однако не обошлось и без ЧП: при пилотаже на новых самолётах загадочно погибло два молодых лётчика второй эскадрильи. Командир полка объяснял причину катастроф ошибками лётчиков.

В конце апреля он доложил в Главный штаб ВВС о готовности полка к боевым действиям, и 29 апреля прилетела комиссия по проверке готовности — три лётчика-инспектора. Молодые лётчики заметно волновались, беспокоились за отчисление из полка для доучивания, но комиссия решила проверить только командиров эскадрилий полётом по треугольному маршруту на высоте пятидесяти метров. Надо было с точностью до одной минуты выйти на полигон и поразить мишени.

Диверсант
Ведущими до первого и второго поворотного пункта были командиры 2-й и 3-й эскадрилий. Я вёл по третьему отрезку маршрута, точно вышел на полигон, хотел набрать необходимую высоту для стрельбы, но ощутил потерю управления рулём высоты. Самолёт пошёл со снижением. Спастись на парашюте было невозможно из-за малой высоты. Единственной надеждой оторваться от земли было увеличение мощности мотора. Мгновенно дал мотору максимальные обороты и почувствовал тенденцию самолёта на выход из снижения. Увеличилась подъёмная сила, и самолёт, чудом не коснувшись земли, перешёл в набор высоты. «Жив курилка!» — вскрикнул я и передал на командный пункт, что отказало управление рулём высоты.

Удерживая оптимальный угол набора сектором газа, пришёл на аэродром, управляя рулём поворота и элеронами. Встал в круг, чтобы выработать горючее и исключить пожар при ударе самолёта о землю. Когда мотор остановился, самолёт перешёл в глубокое пикирование. Я отвернул его от населённого пункта и выбросился с парашютом. При изучении обломков разрушенного самолёта нашли причину отказа управления: болт, соединяющий ручку управления с тягой руля высоты, был надрезан диверсантом и поэтому разорвался.

Диверсанта задержали на конвейере сборки. Так выяснилась причина гибели двух молодых лётчиков и одного лётчика-испытателя.

Крестное знамение
Пятого мая на аэродром приехали тамбовские колхозницы проводить полк на фронт. Они купили самолёты для полка на свои сбережения. Как они ласково гладили каждый самолёт своими натруженными руками! Это описать невозможно! Когда построили полк, перед лётчиками и техниками выступила пожилая колхозница. Она пожелала нам боевого счастья и вернуться всем живыми и здоровыми после победы.

Женщина подходила к каждому лётчику и, перекрестив его, говорила: «Мы на вас надеемся. Вы — наша единственная защита. Храбрый воин, прими моё материнское благословение». Она встала на  колени и послала крестное знамение всему полку.

Командир приказал: «По самолётам!» Лётчики заняли свои кабины и, запустив моторы, поэскадрильно выруливали на старт. Колхозница, стоя на коленях, продолжала посылать нам крестное знамение. Выполнив традиционный круг над аэродромом, колонна истребителей встала на курс. Уныло смотрелись деревни второй военной весны. С удалением на юг природа оживала с каждым отрезком маршрута. Через четыреста километров на полях были видны сеяльщицы яровой пшеницы. Они боронили на коровах.

Во что бы то ни стало
Мы приземлились на полевом аэродроме в районе сосредоточения дивизии. Прибывшая передовая команда техников немедленно приступила к заправке самолётов. Молодые лётчики собрались около командиров эскадрилий. Они чувствовали себя самостоятельными фронтовиками.

Неожиданно с запада донёсся завывающий гул мотора: летел «Юнкерс-88» — стратегический разведчик. Он шёл на боевом курсе и фотографировал железную дорогу — коммуникацию к фронту. Все сосредоточили внимание на противнике. Взлетать на перехват было поздно: самолёты наши были на заправке. Вдруг раздался громкий голос одной сеяльщицы: «Воюете, мужики?! Каждый день немец летает как у себя дома!» Женщина с укором произнесла эти слова, продолжая разбрасывать зёрна из лукошка.

Я подошёл к командиру полка и заявил: «Завтра я его собью! Немец пойдёт в это же время с немецкой точностью».

«Вылет запрещаю, — строго сказал командир, — у меня приказ привести полк на передовой аэродром без единой потери. Он тебя собьёт, а мне отвечать!»

Позорно отпустить противника безнаказанно! Я понял, что убеждать неопытного солдафона было бесполезно, и решил взлететь самовольно. Приказал механику подготовить самолёт к десяти часам пятидесяти минутам и предупредил его о полном молчании. Меня совсем не беспокоили последствия нарушения приказа командира, и я не думал о неизбежном суде трибунала.

На следующее утро разведчик прилетел на час раньше. Я понял, что он разведует график движения эшелонов на фронт, и приказал подготовить самолёт к завтрашнему утру к восьми часам пятидесяти минутам. Известно, что экипаж стратегического бомбардировщика подготовлен по высшему классу: стрелки трёх пулемётных установок были снайперами. Поединок одного истребителя с таким противником будет неравным.

На другой день пришёл к самолёту в восемь сорок пять. Оценивая воздушную обстановку, увидел в западном направлении в голубом небе белый след инверсии. «Он!» — крикнул я своему технику и, не теряя ни секунды, вскочил в кабину, запустил мотор, развернулся в сторону солнца и на максимальных оборотах перевёл самолёт в набор высоты, набрасывая одной рукой на плечи лямки парашюта. На высоте трёх с половиной тысяч метров развернулся в сторону, где мог появиться противник. Ниже меня на пятьсот метров шёл на боевом курсе разведчик. Я совместил свой самолёт с линией солнце-противник и, маскируясь в ярких лучах, пошёл в атаку.

Сближаясь с немцем, я заметил, что «юнкерс» словно вздрогнул. Мне было ясно, что в этот момент бортовые стрелки начинают прицеливаться, поэтому я бросил свой самолёт с большим креном влево: пулемётные очереди противника потянулись синими нитями трассирующих пуль. Маневрируя мгновенными бросками самолёта с правого борта «юнкерса» на левый и обратно, я сблизился с ним до двадцати — тридцати метров и, не задерживаясь на прямой линии, бил короткими очередями, затрудняя прицеливание немецких бортовых стрелков. Разведчик прекратил фотографирование и, искусно маневрируя, приближался к облакам. В крутом пикировании с левым разворотом он вошёл в облачность и развернулся вправо. Я разгадал обман противника и с правым разворотом, пробив серую пелену облаков, догнал его в сорока метрах.

Поединок продолжался в активном бою. На фюзеляже и крыле немецкого самолёта было видно множество рваных задирин от пуль, но специально подготовленный самолёт не горел. На крыле моего «Яка» было несколько пулевых пробоин. Я чувствовал, что по времени должен был кончиться мой боекомплект. Мне во что бы то ни стало надо было сбить немца, иначе — трибунал за невыполнение приказа командира. Таранить нельзя: пропадёт самолёт. Я подошёл вплотную и дал длинную очередь по правой плоскости крыла «юнкерса». Вырвался чёрный огненный шлейф, и немец пошёл горящим на посадку. Приземлился с убранными шасси у окраины деревни Чигла.

Над «юнкерсом» поднялся клубящийся столб чёрного дыма. К поверженному врагу с поля и из деревни бежали все, кто мог бегать. Около горящего самолёта стояло двое немцев с поднятыми руками. Двое лежали рядом.

«Твоя взяла!»
С несравненным чувством победителя я прилетел к аэродрому. При посадке с пробитыми покрышками колёс от аварии меня спасла молодая сочная трава: колёса проскользили до остановки. Первым подбежал механик, обнял капот самолёта и расцеловал его. Мне очень хотелось поговорить с пилотом «юнкерса», как лётчик с лётчиком. Я сел в кабину самолёта связи «По-2» и полетел к месту его посадки. Около самолёта лежал обгорелый труп штурмана. Были видны петлицы эсесовца.

Он принадлежал к отряду тайной полиции: в экипаж разведчика включали одного эсэсовца. Рядом стояли колхозницы и осиротевшие ребятишки. Они сказали мне, что пленных увезли в медпункт в районное село Таловая. Взлетел, на окраине села увидел хату с красным крестом на белом полотнище и приземлился в двадцати метрах.

Хата медпункта была разделена на две половины. В первой стояла русская печь и стол. За столом сидел начальник политотдела дивизии. Он пытался допрашивать немцев. Но они демонстративно отказывались говорить с человеком еврейской национальности, да ещё и комиссаром. Около двери сидел с обожжёнными руками и лицом командир немецкого экипажа. У стены лежал на носилках с перебинтованными ногами довольно симпатичный бортовой стрелок. Второму стрелку медсестра делала перевязку. Я бросил пилоту: «Здорово, фриц!» Немец встал, держа перед собой обожжённые руки, и с акцентом сказал по-русски: «Гер лейтенант, я вас не оскорблял». Пленный опустился на табурет и продолжил: «Вы, гер лейтенант, очень молоды, но ваши манёвры в бою неповторимы. Твоя взяла!»

Я спросил его: «Какое имел задание»?

«Фотографировал коммуникацию к фронту, — спокойно ответил немец, — будьте милосердны, прошу только один глоток, очень хочется пить». Немец смотрел на графин с холодным чаем. Я налил полный стакан и подал пленному. Он неуклюже взял обожжёнными руками стакан и жадно выпил. Осмелев, попросил закурить. Я достал кисет, свернул цигарку, прикурил и сунул её в губы пилота. Лежащий на носилках стрелок пренебрежительно заметил по-русски своему командиру: «Если бы я знал, что вы так вежливо можете обращаться с коммунистом, я бы никогда не летал с вами в одном экипаже».

Пилот не обратил на него никакого внимания и продолжал разговаривать со мной: «Гер лейтенант, прошу вас, как лётчик лётчика, когда вы будете летать за фронт, бросьте, пожалуйста, вымпел: моя мама и жена будут знать, что я жив».

Я сказал: «Дай мне адрес твоей мамы. Когда мы займём твой город, обещаю зайти и рассказать всё подробно». «Вы не займёте мой город — этого не может быть. Нам фюрер сказал, что армия великой Германии до зимы будет в Москве. Я верю фюреру».

Я ему ответил: «Обещать ваш фюрер может, однако вы в Москве будете обязательно и встретитесь с вашим фельдмаршалом Паулюсом в лагере военнопленных». Немец вздрогнул и побледнел. Придя в себя, он вдруг сказал: «Гер лейтенант, нихт капут, прошу вас от имени моей мамы: не убивайте!»

«Мы пленных не убиваем, они все в лагерях, где сейчас и ваш фельдмаршал Паулюс», — ответил я.

«С мертельные расписки»
В медпункт вошёл наш генерал — начальник разведки фронта и потребовал пленного в другую половину хаты. Он сел за стол спиной к стене и указал немцу место напротив. Справа сел на табуретку переводчик. Я устроился на свободной койке.

— Доложите о себе, о соединении, в интересах какого штаба работаете, и какая цель вашей разведки, — приказным тоном произнёс генерал.

Пленный доложил, что он полковник Гейне Хельм, родился в Тюрингии в г. Гера, является командиром экипажа и членом специального разведывательного отряда четвёртого воздушного корпуса. Выполнял задание фотографировать коммуникацию к фронту, вёл разведку в интересах ставки фюрера; ставка находится в Белоруссии, в трёх километрах от деревни Калиновичи, в лесу. Одиннадцатого марта он докладывал лично фюреру. Генерал, словно сочувствуя пленному, заинтересовался его семьёй и увлечённо слушал о его двух сыновьях, любящей жене, о его арийской родословной. Когда немец закончил свой подробный рассказ о семье, генерал спросил, как бы между прочим, о новых немецких формированиях. Пленный, понизив голос, шёпотом сообщил, что у них есть приказ в плену говорить только о себе, но, если господин генерал сохранит ему жизнь, он расскажет всё, что знает.

— Говорите, — сказал генерал.

Немец начал докладывать генералу как своему начальнику. Он сообщил, что были сформированы две общевойсковые армии: вторая и шестая для усиления южной группы в направлении Белгорода. При инспектировании они показали низкую подготовку, и обе эти армии были отправлены на запад.

— Где приходилось вести разведку и много ли у вас побед? — спросил генерал.

— Над Англией, Францией мои стрелки всегда имели победы, сегодня я тоже был уверен в победе. Один истребитель для них не помеха, однако ваш лейтенант разрушил мою уверенность. Он искусно маневрировал и уходил от прицельной стрельбы.

— Когда решили наступать на Курск? — продолжал генерал, будто он уже знал ответ и проверял прежние показания пленного.

— Планировали на июнь, но фюрер перенёс начало операции. Он создаёт дивизии тяжёлых танков. Когда он собрал командующих в Мюнхене, то назначил наступление в начале июля, не позднее пятого июля.

На этом допрос был закончен. Немец выдал строжайшую тайну.

Генерал взял у меня и у переводчика, как он сказал, «смертельные расписки» о неразглашении, забрал пленного в машину и немедленно уехал на аэродром.

Стоять насмерть
Когда я вернулся в полк, командир и комиссар требовали подробно доложить о том, что я слышал на допросе пленного. Я объяснил, что дал подписку хранить военную тайну. Командир пригрозил мне наказанием, но, когда на следующий день пришёл приказ о награждении меня орденом Красного Знамени, успокоился.

На следующей неделе мы продолжали доучивать молодых лётчиков, а пятнадцатого мая перелетели на передовой аэродром. Началась воздушная операция по завоеванию господства в воздухе.

Второго июля на аэродром приехал генерал от инфантерии из Москвы. По его приказу был построен лётный состав. Обращаясь к строю, генерал строго произнёс: «Совершенно секретно! Это должны знать только лётчики: Верховный Главнокомандующий приказал стоять в обороне насмерть.

Легко раненным из строя не выходить! Вопросы есть?». Лётчики молчали. Какие могут быть вопросы, если прозвучал приказ Верховного.

Третьего и четвёртого июля до полудня была мучительная тишина. Во второй половине дня мы в паре с сержантом Варшавским дежурили в первой готовности. Прошёл короткий дождь. Механик самолёта вылез из-под крыла, хотел что-то сказать, но с командного пункта взмыла в небо ракета. Это был сигнал немедленно взлететь дежурной паре. В наушниках прозвучал приказ не допустить удара немецких бомбардировщиков по нашим наземным войскам в районе Ольховки. Маневрируя между облаками, приближались мы к Ольховке.

Неожиданно появились в боевом порядке шесть «юнкерсов». Я дал в упор длинную очередь по одному из самолётов противника. Из его плоскости вырвалось пламя. Перевернув свой самолёт через крыло, ударил по второму бомбардировщику. В разрыве между облаками в пикировании бросились на нас три пары «мессершмиттов», завязался неравный бой, но нам удалось сбить один «мессершмитт», однако в лобовой атаке немец опередил и разбил мотор Варшавского, вынудив на посадку. «Мессершмитты» бросились его добивать, но мне удалось отбить их атаку и прикрыть друга до посадки. Он вылез из кабины и не помахал мне шлемофоном по нашему обычаю. Я понял, что он тяжело ранен. Не набирая высоты, я развернулся на наш аэродром, чтобы, не теряя времени, послать доктора к Варшавскому. Когда я перелетал железную дорогу на Белгород, неожиданно хлестнула пулемётная очередь с бронетранспортёра.

У меня вспыхнул бензин в баках. Воспользоваться парашютом было невозможно из-за недостаточной высоты. На запасе скорости дотянул до деревни Сажное, приземлился с убранными шасси за огородами, выскочил из пламени, оставив один сапог в кабине: ногу зажало  деформированное ножное управление. Мелькнула мысль, что меня подбил противник, и что нахожусь на его территории. Выхватил пистолет, запасную обойму и приготовился к последнему бою, скрываясь за дымом и огнём. Навстречу бежали военные и один человек на коне. Я начал прицеливаться, подпуская их ближе, но вдруг услышал русскую речь: «Набрали неопытных девчонок, они торопились забрать немца и своего по ошибке хряпнули!»

Всадник сорвал с меня горящий планшет, стянул тлеющий комбинезон. Когда увидел на груди ордена, закричал: «Такого лётчика могли ухайдокать!» На его лошади я доехал до аэродрома. По моему обожжённому лицу стекала липкая жидкость. К ночи боль успокоилась, и я заснул в землянке.

На рассвете ударили мощные залпы нашей артиллерии: началась Курская битва. Дрались, не чувствуя ничего, кроме того, что будем стоять насмерть.

За неделю я сбил шесть самолётов противника, мы потеряли три. Все самолёты, подаренные тамбовскими колхозницами, остались обломками на Белгородской земле. В нашем полку выжило только пять лётчиков.

Наш полк пополнялся новыми пилотами непосредственно на фронтовых аэродромах. Форсировали Днепр, было много боёв, и, наконец, взяли Берлин. И вот самый счастливый день нашей Победы! За период войны наш полк потерял пять штатных составов лётчиков и пришёл к победе 212-м Гвардейским ордена Александра Невского Ярославским истребительным авиаполком.

Военная тайна
Мне всегда хотелось узнать, оказала ли помощь Генеральному штабу добытая тайна от пленного разведчика, сбитого мной 8 мая 1943 года.

В 1969 году в штабе Вооружённых сил Варшавского договора я разговаривал с генералом армии С. М. Штеменко. Во время войны он был в должности начальника Оперативного управления Генерального штаба. Я задал ему интересовавший меня вопрос. Сергей Матвеевич начал подробно рассказывать мне о том, что в штабе было известно количество дивизий в группах немецких армий, но о способе и начале операции никто не знал. «Решение противника было глубокой тайной, — поведал мне Штеменко, — мы не спали ни днём, ни ночью. От правильного раскрытия тайны зависела разработка плана операции и построение наших войск. Мы не знали, хотел Гитлер наступать или обороняться от наших упреждающих ударов. Ему было известно о наших фронтах: неслучайно он строил глубокую оборону. И вдруг тайна из тайн оказалась у нас в руках. О ней знали только Сталин, Шапошников — начальник Генштаба и я как начальник Оперативного управления.

Вы, конечно, тоже хранили эту великую тайну за десятью замками?» — спросил меня генерал армии. «Да, конечно, — ответил я. — Дал начальнику разведки смертельную расписку». «Мы начали готовить оборонительную операцию, что держали в секрете даже от командующих.

Только второго июля Сталин подписал телеграмму и приказал послать её Жукову, Воронову, Новикову и Федоренко. Приказал Василевскому немедленно вылететь к Ватутину. О выданной немецким разведчиком тайне не знали даже Жуков и Василевский», — сказал М. С. Штеменко.

После Курской битвы, как стало потом известно, начальник немецкого генерального штаба, оправдывая своё поражение, доложил Гитлеру, что Сталин, конечно, знал дату начала наступления.

В 1995 году вышла книга бывшего полковника Генштаба С. Куличкина «Генштаб полагает». Автор вспоминает: «Присутствуя на утреннем заседании 01.07.1943, Антонов доложил, что в районе Воронежа лётчик-истребитель лейтенант Кожевников сбил немецкий самолёт. Пилот вражеского самолёта показал, что наступление немцев планировалось на июнь, но было перенесено на начало июля, не позднее 5-го. Василевский приказал срочно подготовить телеграмму войскам».

Телеграмма за подписью Сталина была передана войскам 2 июля 1943 года в 2:30 ночи.