— Некоторые ваши картины влияют на зрителя так, что сами по себе рифмуются строки как эмоциональная реакция на увиденное. В произведения вложена душа автора, что вызывает отклик, возникают образы, а это дорогого стоит.
— Произведение должно общаться со зрителем. Поэтому, например, Исаак Левитан в своих картинах не использовал стаффаж (второстепенные фигуры людей, собачек, птичек), Иван Айвазовский старался этого не делать. Большая редкость найти, если только у коллекционеров, работу Ивана Шишкина с идущей фигуркой. Это дорогие работы, потому что он этого просто не делал. Почему? Ответ на поверхности — если ты постигаешь внутреннее содержание конкретного места, должен остаться один на один с природой, слиться с ней, ни на что не отвлекаясь. В противном случае не прочувствуешь его уникальности. Приведу пример: когда мои работы смотрели на Западе, организаторы выставки сказали: «Мы готовы принять работы, предлагаем любой аукцион, но только просим сделать стаффажи — здесь собачку, здесь лодку с людьми, здесь самолёт обязательно должен пролетать». Другими словами, если перевести их мысль — мы дети, недоразвитые духовно, мы не постигаем, мы не чувствуем природу изнутри, мы поверхностные люди… У нас должно быть шоу — на картине должно что-то происходить, тогда ваша живопись — с таким наполнением, с подобными комиксами, станет абсолютно проходным вариантом.
Тогда же у меня был интересный эпизод в жизни. В интернете по переписке познакомился с американкой. Пишет мне, что любит творчество художника Левитана. Отдельно отметила, что ей очень понравились мои работы с Москва-рекой, которые напоминают картины Левитана своей задумчивостью, внутренним миром. Попросила встретить её в Москве, проводить в Третьяковскую галерею и рассказать о Левитане, так как я, по её мнению, больше знаю и чувствую его творчество. Встретились, посмотрели работы Исаака Ильича, в том числе знаменитое полотно «Бурлаки на Волге», а потом она произнесла эпическую фразу, которую я запомнил на всю жизнь: вот у вас, в России, небо, кромка воды — и этого достаточно, чтобы разрыдаться, потому что я чувствую судьбу народа через этот сюжет. Что там — кромка воды и небо — смотрю на это и начинаю реветь. Я спросил, может, у неё в роду русские были? Она ответила: «Бабушка была русская. Мне многие говорят, что я на неё становлюсь похожа даже тембром голоса». Значит, говорю ей, вас душа бабушки посетила, передала дар воспринимать тонкое творение, чего многие не ощущают. Не из-за того, что они плохие, нет! Просто они сравнимы с однопрограммным радиоприёмником, а у вас модель утончённая. На что услышал: «У вас берег, небо и слёзы, а у нас — что угодно: Миссисипи, пальмы, деревья, небо голубое — но это же макет без души!» Вот как сказано!
— Да, разница в менталитете играет значимую роль. Хочу спросить, как Александр Максович отнёсся к вашему выбору?
— Думаю, что положительно. Всегда спрашивал, что я конкретно хочу. Готов всегда помогать, содействовать развитию. Папа высказывал дельные замечания, давал советы, до сих пор без них не обхожусь. Как любой отец, сам ратую за то, чтобы мой сын профессионально занимался скульптурой.
— То есть процесс взаимного профессионального обмена продолжается... А какие стили и техника вам наиболее близки?
— Сложно сказать. Дело в том, что само место трактует и подсказывает, какой техникой пользоваться. Она может быть совершенно разной: однажды пальцем написал работу, потому что кисти оставил дома, и это тоже техника. «Три сосны» писал тоненькой кисточкой, кистью «единичкой», а это картина размером восемьдесят на метр с натуры.