АЛЕКСАНДР ЖУРБИН: «Я НЕ БЫЛ ВУНДЕРКИНДОМ»

— Александр Борисович, прежде всего примите от всего коллектива нашей редакции поздравления с 75-летием и пожелания здоровья и творческих успехов.
— Спасибо.

— Вы — ровесник Великой Победы. Каким запомнилось послевоенное детство?
— Родился я в Ташкенте, куда мама уехала в эвакуацию из Москвы. Это гостеприимный город, в котором спаслись во время войны миллионы людей. Вы наверняка знаете, что туда переехала Московская консерватория, часть труппы Большого театра, многие деятели культуры, искусства. Анна Андреевна Ахматова написала в Ташкенте большую часть своих произведений.

У нас там нашлись родственники, и родители решили недолго пожить в тёплых краях, а остались… на 20 лет. С огромной благодарностью вспоминаю людей, те годы. Нас приютили, мы стали своими, я пошёл в музыкальную школу, позже учился в консерватории. В память о том времени даже написал песню «Послевоенное танго». Многие воспринимают её как действительно послевоенную, но музыка написана значительно позже, в восьмидесятых.

— Почему родители выбрали для Вас музыкальное образование?
— Скорее, случайно. Наша семья не была музыкальной, никто не играл на инструментах. Только мама хорошо пела, правда, нигде этому не училась. В восьмилетнем возрасте меня отвели на прослушивание в Республиканскую среднюю специальную музыкальную школу имени В. А. Успенского при Ташкентской консерватории, проверили слух, музыкальную память, ритм и сказали, что принят. Потом спросили, на каком инструменте хочу играть. Ответил, что на пианино. Но так как его у нас не было, взяли по классу виолончели. Считаю, что мне повезло. Часто мы принимаем за неудачу какие-то повороты судьбы, а позже понимаем: всё было правильно. Стал хорошим виолончелистом, досконально изучил струнные инструменты. Лет с девяти — десяти сочиняю мелодии, композиции. С тех пор пишу музыку в разных стилях.

— Студент Ташкентской консерватории, легендарной Гнесинки, аспирант Ленинградской консерватории… Искали себя?
— После композиторского факультета Гнесинки в течение года по распределению работал в Краснодаре — преподавал гармонию в институте культуры. Позже решил поступать в аспирантуру Ленинградской консерватории, попал на музыковедческий факультет к замечательному композитору, пианисту, профессору Сергею Слонимскому. Прекраснейший педагог, автор 34 симфоний, 8 опер, 3 балетов, камерной и вокальной музыки, музыки к кинофильмам, театральным постановкам.

Диссертация, написанная мной в 1974 году, была посвящена поздним симфониям Густава Малера. Её принял к рассмотрению и одобрил учёный совет. Я мог получить степень кандидата искусствоведения, но подумал, что преподавать не собираюсь. Зачем терять время? И стал сочинять музыку, написал рок-оперу «Орфей и Эвридика», которая стала моим мотором и до сих пор существует как мой фирменный знак.

— Чем эта работа была для Вас — альтернативой классическому музыкальному искусству, глотком воздуха, пробой сил?
— После выхода «Орфея» о премьере писали газеты, о ней рассказывали на телевидении. «Доброжелатели» утверждали, что мне просто повезло, что выпал счастливый лотерейный билет, что народ идёт, потому что подобный формат — необычный. Потом предрекали, что вот появится вторая, третья рок-опера, и меня забудут.

Счастлив, что 15 лет без перерыва с неизменным аншлагом опера шла по стране. Её ставили за рубежом другие коллективы. Спустя 45 лет, буквально недавно, состоялась премьерная постановка в Екатеринбурге.

Сейчас «Орфей» — обновлённый спектакль, исполнители которого родились гораздо позже его создания. И вновь на него с интересом приходит молодёжь. Скажу так: «Орфей» не просто был хронологически первым. Секрет успеха в том, что работа сделана качественно и с душой. До сих пор многие знают и напевают полюбившиеся фрагменты, а кто-то возит с собой и слушает в пути диск, выпущенный трёхмиллионным (!) тиражом. Горжусь этим произведением, оно, как мне кажется, стало неким рубежом в советской музыке.

— А можно его на американский манер называть мюзиклом?
— Граница между этими жанрами размытая, условная. Скажем, «Призрак оперы» относится к мюзиклам, хотя в произведении почти нет разговорных сцен, которые присущи жанру. А «Иисус Христос — суперзвезда» считается рок-оперой. В «Орфее» тоже нет разговорных сцен, но по структуре его можно назвать и оперой, и мюзиклом.

— Музыка в кинематографе — отдельный жанр?
— Этому можно научиться, и часто навык приходит с опытом. На Западе, например, в Лос-Анджелесе на курсах кинокомпозиторов учат писать мелодии для разных эпизодов:  комических, романтических, любовных, трагических… Но, как правило, талантливый композитор «доходит» до всего сам. Музыку к первому фильму я писал, будучи совершенно неопытным. А к третьему — уже знал всю «кухню». В музыкальном кино композитор диктует своё видение, настаивает на выстраивании сцен в соответствии с основной мелодией эпизода. В отличие от советского периода сейчас музыкальное кино очень редко снимают, чуть ли не раз в десять — пятнадцать лет. А в обычном фильме режиссёр заказывает музыку в прямом и переносном смысле, лейтмотив. Композитору надо придумать тему и «пронести» её через всю картину в разных вариациях.

— Удалось найти свою стезю в кино?
— Кажется, нашёл. Знакомые иногда говорят, что при просмотре того или иного фильма думают, что, наверное, слышат музыку Журбина, а потом в титрах видят мою фамилию. Видимо, стиль и приёмы, которые использую, узнаваемы. Этого не надо стесняться.

— В Вашей жизни был особый этап — переезд в США. Как адаптировались к новым условиям жизни, американской музыкальной культуре?
— Эмиграция всегда сложный и болезненный процесс. Разговоры, что музыка — универсальный, всем понятный язык, что она не нуждается в переводе, — не соответствуют действительности. Вливаться в специфическую среду американской культуры, музыки, кино, театра было не просто сложно, а просто невозможно! Практически никто из наших композиторов сделать этого не смог. Яркие исключения — гениальный Мстислав Ростропович, талантливый Михаил Барышников. Пальцев  одной руки хватит… Даже очень профессиональный музыкант, приехав в Америку, в лучшем случае сядет в оркестр. Да, он сможет обеспечивать нормальный уровень жизни — дом, машина, но большой карьеры не сделает… Кто-то из пианистов, скрипачей и имеет шанс, но таковых единицы.

— Для успешной карьеры в профессиональном плане надо быть на голову выше американцев…
— И к тому же они очень ревниво относятся к иностранцам. Если ты говоришь, что хочешь выступать в Карнеги-холле или Метрополитен-опере, отвечают, потерпи два — три поколения как мы, а потом посмотрим (грустно улыбается — ред.).

Когда приехал, нас забросали подарками — дали подержанную машину, кучу одежды (немного поношенной) и постельного белья. Поблагодарив, я сказал, что хочу зарабатывать и сам покупать новое, хочу, чтобы мои произведения звучали в исполнении симфонического оркестра, чтобы их пели известные исполнители. На что получил ответ, ты сразу хочешь жить как мы. Не получится. Мы здесь давно… И тогда пришло понимание, что эти двери закрыты.