ДВА ГОДА ИЗ ЖИЗНИ КУТУЗОВА

Дата: 
20 августа 2022
Журнал №: 
Рубрика: 

«…Поколение 1812 года выросло, возмужало в громкое, волшебное царствование Екатерины; от вождя времен ея ждало оно победы и заранее венчало бессмертием».

А. И. Михайловский-Данилевский. 1839 год

Текст: Светлана Кистенёва

Две даты
Всего несколько месяцев разделяют две даты — 27 августа (7 сентября) 1812-го и 16 (28) апреля 1813 года. День Бородина — победа, увенчавшая фельдмаршала Кутузова всенародной славой, и день его смерти в прусском Бунцлау, вдали от дома. Так устроена память, так сложилось, что образ победителя Наполеона, маститого старца, будто даже и дремавшего на историческом совете в подмосковных Филях, стал хрестоматийным и заслонил другого Кутузова. Человек екатерининского царствования, он был одним из его азартных творцов, одним из его блестящих творений.

За двадцать лет до Бородина
26 октября 1792 года Коллегия иностранных дел получила от императрицы Екатерины указ, вызвавший в придворных кругах большое недоумение,— генерал-поручик Михаил Илларионович Кутузов назначен чрезвычайным и полномочным послом в Турцию. Этого назначения ждали другие — старше, опытнее, знатнее. В сумках курьеров, как круги по воде, пошли письма: «никто не ожидал подобного выбора», !никогда его не видели использованным в делах политических».

Но к этому времени турецкое направление русской внешней политики было специализацией Кутузова уже более двадцати лет. Всё — здесь: тяжёлые ранения, служебные казусы и военные успехи, слёзы о погибших друзьях, признание Суворова, его учителя: «Ой, умён! Ой, хитер! Никто его не обманет!» И Потёмкина, пристрастного и азартного начальника: за разведку тылов турок на Дунае — с агентами и летучей почтой. Да и самой Екатерины: «Вы у меня считаетесь между лучшими людьми и в числе отличнейших генералов». Освоение турецкого языка — в речи и на письме. И вот назначение в Стамбул.

Кутузов по определению не мог стать послом, ведь для любого турецкого собеседника он — вчерашний прямой враг, который явился ко двору султана чуть не сразу с поля боя. Но никто так, как Кутузов, не знал этого собеседника и его меналиета — стойкого «национального подсознания», не смог бы столь успешно бороться против интриг противников и строить свою игру. Он — ферзь Екатерины в её большой политике. Шахматная энциклопедия подсказывает: «Ферзь — турецкое ferz, от персидского ферз, полководец, ферзь является сильнейшей шахматной фигурой, ходит по вертикали, горизонтали и диагонали на любое число ходов». Вот и Кутузов готов соединить в стамбульской истории опыт полководца, дипломата и разведчика и рассчитывать свои ходы сам.

Но остановимся на возрасте посла. Годом его рождения было принято считать 1745-й, дата с мраморной доски на могиле в Казанском соборе, вспомним пушкинское «Перед гробницею святой…» Однако биографы фельдмаршала не слишком доверяют почтенному мрамору, поскольку послужные документы позволяют уверенно предполагать год 1747-й. То есть по дороге в Стамбул — 16 сентября — ему исполнилось сорок шесть лет. Что ж, отличный возраст, когда опыт нажит, осмыслен и расчётливо питает природный авантюризм энергичного генерал-поручика.

Первый биограф Кутузова Ф. М. Синельников писал о частых аудиенциях его у Екатерины накануне назначения и о долгих беседах: «Из тонкости, которую заметила она в уме его, из зрелых рассуждений, которые он делал о предметах дипломатических, и из предосторожности, которую соблюдал он во всех своих разговорах и поступках; — тотчас заключила она, что Голенищев-Кутузов есть тот самый человек, в выборе коего она затруднялась, и который выполнит поручения её во всей точности и соответственно её ожиданиям».

Кутузов получил тогда, в числе очень немногих, особое дозволение императрицы действовать — «где Вы усмотрите» — её именем. Наряду с формальной целью посольства — проработать пункты Ясского мирного договора, была и неявная сверхзадача — ослабить антирусское влияние Великобритании и Франции на султана Селима III после «Очаковского кризиса» 1791 года. И ещё — следовало изучить военно-политическую ситуацию на Балканах и в Турции, оценить перспективы отношений. Войны с Турцией были частыми и тяжёлыми, дипломату предстояло, что и должно в этой профессии, превратить войну в прочный мир.

«Медленное посольство»
Осень и зиму Кутузов тщательно готовился, отбирал нужных людей, принимал от Екатерины богатые дары для султана и двора. 19 (30) марта 1793 года он получил паспорт и выехал из Петербурга. Непомерно большая, в шестьсот пятьдесят человек, и «неповоротливая» посольская свита двигалась медленно, а на османских землях после размена посольствами в Дубоссарах и вовсе стала вязнуть в местных реалиях. До Стамбула тянулись вместо недели три месяца, вызывая недовольство придворного Петербурга и насмешки турок. Посол задавал пиры, принимал гостей, медлил.

Помня уроки Потёмкина — его верфи и города, мощный флот в Крыму, укрытые ширмами «потёмкинских деревень», он строил свои собственные оптические хитрости. Роскошь свиты «праздного» посла скрывала напряжённую работу: с дороги отсылались бесконечные реляции о состоянии и движении войск, инженеры осматривали укрепления, топографы промеряли путь, снимали планы и карты. «Маршрутная съёмка от Силистрии до Константинополя, проведённая <…>  обер-квартирмейстером Леном», использовалась в кампании 1810 года, карты же работали ещё почти целый век.

Практически каждый десятый в окружении Кутузова — военный инженер или топограф, впереди их ждал Стамбул, ждали берега Босфора. На исходе полугодового путешествия 26 сентября (7 октября) 1793 года посольство вступило в столицу Османской империи и разместилось в районе Пера, на прибрежных холмах над Босфором и заливом Золотой Рог. По другую сторону залива — дворец Топкапы — сам султан, великий визирь, бесчисленные придворные, пышный сад, павлины и гарем со своими важными персонами и собственной теневой властью.

Всматриваясь вдаль, Кутузов, этот расчётливый авантюрист, готов был рискнуть головой.

В «Достопамятных сказаниях» Синельникова рассказано о его бурном вторжении в султанский сад, где в это время отдыхал гарем (по закону, это стоит головы как вошедшему, так и пропустившим): «…Стража пришла в чрезвычайное замешательство, но наконец начальник пикета полковник султанской гвардии, спрашивает: кто? — «Имя той монархини,— отвечал Кутузов,— пред которою ничто не вянет, а все цветет,— имя Екатерины Великой, Императрицы Всероссийской, которая ныне милует вас миром». При сих словах Бим-Паша пал на колени, как будто поражённый громом, и стража мгновенно устранилась. Таким образом Кутузов въехал беспрепятственно в сад, осмотрел всё находящееся в нем и потом возвратился спокойно домой». Он ещё и султану написал, что как раз имя вело его в этом поступке, оно же не только спасёт стражу, но и «исходатайствует всем милосердие и награду». Селим оценил рискованный ферзевой гамбит, для потрясённой стражи тяжёлый маятник судьбы качнулся от неминуемой кары к щедрой награде. Кутузов избежал не только казни — дипломатической неприкосновенности тогда, кажется, ещё не было, но и заключения в Семибашенный замок. Имя Екатерины зазвучало в устах турок почти как заклинание.

Историк В. И. Шеремет пишет, что целью визита посла в гарем была встреча с тремя влиятельными женщинами Османской империи, которым он вёз подарки императрицы, может, они вместе всё это и придумали. Мать султана Михри-шах, его сестра Хадиджа и вдова султана Абдул-Хамида I Нахш-и диль (предположительно, француженка Эме де Ривери, родственница Жозефины Богарне) впоследствии оказывали ему содействие.

Кутузов в Стамбуле будто увлечённо играет, «театральничает», на узких улочках показывается в расписанном красками золочёном портшезе, который несут шесть человек, посол спокоен и любезен. Лодки свиты «плутают» по секретным гаваням и вблизи верфей, картографы «гуляют» пешком и верхом вокруг пушечного двора и береговых батарей. Опытный офицер, видимо, инженер-подполковник Христиан Трузсон (Труссон), он значится в списке свиты «для снятия планов и для меры дорог», едет в кибитке, снабжённой измерителем пути, вдоль Босфора до Чёрного моря и обратно, осматривает крепости. Проводник-переводчик ведёт праздного  «дилетанта-путешественника» к коменданту, а там как-то вдруг находится и способ заглянуть внутрь. На подозрения турок он сообщает, что этот господин… «болен и в припадке помешательства требует возить себя вблизи воды», ему так лучше. Те, как ни странно, верят. Да и сам пролив, надо думать, не остался без внимания «больного». Одной из его специализаций были водные системы, каналы и шлюзы. Секретарь посольства Генрих фон Реймерс столь же увлечённо и с немецкой педантичностью описывает всё своим друзьям.

Наверное, тогда было какое-то другое представление о скрытности и всяких оперативных секретах. Тайна «ленивого посольства» в этих письмах легко уходит в частные руки: «Как вы помните из одного из моих первых писем, в свите нашего посла находятся некоторые офицеры, которые были приданы ему руководством в соображении того, чтобы одни снимали планы суши, другие — порт Константинополя. Этому приказу первые точно следовали. Карты, которые нарисовали с такой тщательностью, что на них повсюду отмечены даже источники и колодцы, должны быть при нашем возвращении представлены монархине и потом переданы в архив. Другие наши офицеры должны снять глубину и ширину порта, его мели и наилучшие места швартовки и т.д., чтобы тем самым также оказать помощь будущим экспедициям русского флота».

…Большая отчётная карта Стамбула и берегов Босфора готовится, по-видимому, на основе недавней и вполне актуальной карты французских инженеров. Она составлена в 1770-х годах и издана в 1780-е Огюстом де Шуазёль-Гуфье (посол Франции в Стамбуле, после революции перешёл на русскую службу и по дороге в Петербург встретился с посольством в Елисаветграде, что вряд ли случайно). Карту, созданную при посольстве, вскоре спешно затребуют в Петербург, она отправится туда с небольшими пробелами,—сейчас этот замечательный документ в фондах Исторического музея. Исполнявший столь ответственную работу офицер нанёс на французскую основу дополнения — крепости и артиллерийские батареи, контролирующие Босфор и подступы к османской столице. Но к его карте полагался ещё некий комплект «специальных» приложений.

«Снимал и рисовал Гавриил Сергеев…»
Военная топография — это совокупность методов оценки местности и средств её измерения, а также способы графического оформления того и другого. Обычно «продукт» съёмки местности — карты и планы. Чем их можно было дополнить в далёком «осьмнадцатом веке»?

В списке посольства автор карты значится строчкой выше подполковника Трузсона — «для снятия видов прапорщик Сергеев» (скорее, это выбор самого Кутузова: они могли быть знакомы с Сергеевым по Очакову, где тот с большой точностью сделал изображение крепости). Прапорщик и подполковник — VII и XII классы по Табели о рангах, разный опыт и жалование, но здесь они одного поля ягода и выполняют общую работу. Пока один под видом странноватого частного лица стучит в ворота крепостей, другой раскладывает планшет, бумагу и краски где-нибудь на площади, откуда открывается вид на пролив, те же крепости и линию берега. Он тоже в партикулярном платье, и вопросов не вызывает.

Видописец в то время становится обычной фигурой в исторических городах и в разных живописных местах. Их берут в экспедиции, они входят в окружение учёных и в свиту послов, сопровождают богатых путешественников. В Стамбуле 1790-х их по меньшей мере два. Антуан-Игнас Меллинг из Карлсруэ выполнял заказы той самой сестры султана, с которой виделся Кутузов, и написал множество видов города. Другой, уроженец Германии Луиджи Майер, работал для сэра Роберта Эйнсли, британского посла и едва ли не главного противника России в окружении султана. Работы обоих были потом переведены в гравюру и изданы.

Гавриил Сергеевич Сергеев (1765—1816), военный топограф по образованию, посещал, по некоторым сведениям, и пейзажный класс Академии художеств, писал виды пригородных усадеб царской семьи, и в этот ряд он входит на равных правах (гравюры с его акварелей будут изданы в Петербурге в 1803 году как альбом к письмам фон Реймерса и отдельными листами). Но посмотрим, что становится объектом его внимания.

На правом поле сергеевской карты среди поясняющих надписей есть раздел «Красныя Цыфры Означают Пункты, с которых снимаемы были виды». Это значит, что его акварели — по крайней мере, двенадцать из них — были частью служебного задания. Первая «цыфра» отмечает место на азиатском берегу Босфора.

Панорама города взята издалека, от «предместья Скутари», как называли европейцы азиатскую часть Стамбула Ускюдар. Осмотримся: береговая линия сильно изрезана, но камни и скалы причудливой формы вполне обжиты. Справа «развалины сераля султана Мурата». Мурат IV когда-то строил свой великолепный дворец из остатков византийских сооружений времён императора Юстиниана I, а теперь и его детище, проросшее корнями и укрытое дикими побегами, доживает последний год. Его разберут, и те же византийские камни станут стенами мечети, казарм, садовой ограды.

А пока место оживлено группой занятых женщин, только не разобрать предмета их усилий — на каменных ступенях кувшины, возможно, в пролив впадает пресный источник. Слева на большом камне праздные мужчины с кальяном и трубками, с чашечками кофе или шербета — ну да, кому тяжесть воды в шероховатой глине, а кому расслабленная смена приятных ощущений — напитки, душистый дым, увлекательные картины… Отметив колоритный близкий план, художник обращается к городу вдали.

В центре — за парусом лодки, среди вод пролива — «Киоска Леандрова», башня   Кыз-Кулеси, слева и вглубь тянется европейский берег Стамбула: крепостные стены, за ними владения султана Селима — сады, дворец Топкапы. Дальше в дымке — мечети на холмах Босфорского мыса и башня Галата, разделённые невидимым отсюда заливом Золотой Рог. В проливе множество судов под парусами, художник позволяет рассмотреть их оснастку и флаги, дымы пушечного салюта.

В пестроте и непрестанном движении береговой жизни «спрятана» топографическая привязка к местности — две башни, самая высокая и самая низкая точки ландшафта. Исследователь карты историк И.К.Фоменко подчёркивает значение работы Сергеева: «…Созданные им „виды“ имеют не только художественную ценность, но и являются стратегическими документами. Если проследить очерёдность снятых художником видов по отчётной карте, получится „паутина“, связывающая и „накрывающая“ самые важные, „нервные“ узловые центры столицы Оттоманской Порты».

Неразлучные башни, чётко прорисованные на карте, легко найти и в акварели «Вид Константинополя» с заливом Золотой Рог: порт и верфи, пушечный двор. Её художник дописал, видимо, весной 1794 года, после отсылки карты в Петербург, для неё в пояснениях оставлен свободным № 9. Здесь акварель в копии В.Петрова. Точность в передаче пространственного расположения объектов подтверждает современная фотография.

Весной был написан и № 11 — вид Босфора в сторону Чёрного моря, подпись: «снималъ и рисовалъ Гавр: Сергѣевъ 1794».

Первый план опять занят сценами прибрежной жизни, которая явно притягивает художника, а все «нижние батареи», судя по карте, их в поле зрения не меньше трёх: генуэзская крепость Йорос-кале на горе, скалы и выход в море отодвинуты в голубоватую дымку. Музыку, говор и песни может слышать и сам Кутузов, летняя резиденция посольства слева, в новом деревянном дворце. Где-то за спиной художника, напротив окон дворца, расположена резиденция французов, один из центров антирусской активности в Стамбуле, послу привычно туда посматривать.

Привязка к крепости и дворцу, фиксация береговой линии — это взгляд прапорщика и топографа, трёхмерное разрешение «узловых центров» с двухмерной карты. Но сколько всего другого — повисшие снасти парусников, птицы под высокими облаками, корабли идут в сияющий простор моря, вблизи лица женщин, занятых своими «конфиденциями»… Образ босфорского вечера — дело рук пейзажиста с академической прививкой.

Что ж, османские акварели Гавриила Сергеева — страница или «полстраницы» в ранней истории отечественного пейзажа.

Посольство покинуло Стамбул 17 (28) марта 1794 года, впереди была дальняя дорога, а там и подробные отчёты императрице.

«Сии чудеса увидя…»
Представленные в статье акварели происходят из домашнего собрания М.И.Кутузова. Сейчас они в коллекции Угличского музея. Посол получил их, видимо, от автора как память о Чрезвычайном посольстве, о своих успехах — протокольных и неявных. Академик Е.В.Тарле: «Можно сказать, что как государственный человек он принёс России в области внешней политики такую огромную пользу, которую не затмевает и не должна затмевать даже яркая слава полководца».

Стамбульская история вышла какой-то особенной — «с бодростью и отвагой» и ещё с чем-то по-человечески очень важным. Оттуда Кутузов писал жене, как бы приглашая её вместе посмотреть на город: «Над моим домом есть бельведер. Взойдешь на него и увидишь все положение Константинополя: Сераль, гавань превеликая, покрытая беспрестанно судами и лодками, которых, конечно, во всякое время глазом увидишь тысячу…

Константинополь с прекрасною Софиею, Сулимание, Фанари, Галата, Пера, прекрасный пролив, называемый древними Босфор Фракийской, за ними предместье Скутари в Азии, море Мрамора, острова Княжия, мыс Калцыдонский, гора Олимп, la tour de Leandre, и множество других мест — все это видно вдруг. Сии чудеса увидя, не рассмеешься, а заплачешь от чувства нежности…»

Или ещё: «С султаном в дружбе Дворец его, двор его, наряд придворных, строение и убранство покоев мудрено, странно, церемонии иногда смешны, но все велико, огромно, пышно и почтенно. Это трагедия Шекспирова, поэма Мильтонова или Одиссея Гомерова…»

Он, воевавший столько лет против турок, дважды тяжело раненый турецким оружием, смотрит на их город с нежностью и почтением. Предприимчивый и эффективный «ферзь» будто совсем свободен от ненависти — она так сужает поле зрения, застилает перспективы, может, в этом и залог его успеха.

Тот же взгляд в работах Сергеева, их ценность ещё и в этом единстве. И Генрих фон Реймерс внутренне с ними. Вот он тоже смотрит из Ускюдара: «О, какой замечательный, богатый вид открывается отсюда! по другую сторону Фракийского Босфора или Геллеспонта Стамбул с его многочисленными мечетями и минаретами на широком, выдающемся мысе, спрятанный в лесу кипарисов; за гаванью, которая заполнена кораблями, Галата, Топ-Хане и Пера. Совершенно захваченный этим видом, я бросился на траву и не мог досыта насмотреться». Дальше снова: «Никогда не забуду, не смогу забыть этот восхитительный вид: он произвел неизгладимое впечатление на мое сердце и мои чувства».

Они и правда не смогут забыть эти два посольских года, вместивших подготовку, само путешествие и его осмысление. А впереди ещё неявно сгущаются тучи. Екатерина, всматриваясь из Петербурга в охваченную революцией Францию, в том же 1794-м пишет: «Если Франция уцелеет, она станет сильной как никогда до сих пор… Ей только нужен высший человек, превосходящий современников, превосходящий, может быть, целый век. Родился ли он уже? Придет ли он? Все зависит от этого!»

«Высший человек» родился, ему двадцать четыре года, и он только что прославился при осаде Тулона — над дальним горизонтом восходит звезда Наполеона. Знать бы Екатерине, что суждено её «отличнейшему генералу»…

* * *
Стамбул, как и весь турецкий опыт, многое дал Кутузову для будущего противостояния. Впрочем, он уже был тем, кем был, всё только испытано ещё раз и перепроверено.

В 1811 году в очередной войне с Турцией Кутузов-полководец выиграл Рущукское сражение (посольские карты опять в деле), идут затяжные переговоры о мире. Наполеон тем временем заключил союз с султаном, рассчитывая, что тот свяжет русские силы на юге. Кутузов-дипломат склонил ход переговоров в свою пользу, Турция вышла из союза. Бухарестский мир заключён 12 (24) мая, нашествие Наполеона на Россию началось 12 (24) июня.

А там и решающие сражения на своей земле: «Все действия совокупились во вновь прибывшем полководце. Последуем за каждым его шагом, за каждой его мыслью, так как все распоряжения происходили от него одного. Он был враг советов, не требовал мнений посторонних и был совершенно свободен в своих действиях. При отправлении его из Петербурга ему не было дано письменного операционного плана: император разрешил ему вести войну по собственному усмотрению» (А.И.МихайловскийДанилевский).

Что ж, Александр повторил «кадровый ход» бабушки. Кутузов во второй раз в жизни из рук монарха получает право собственного усмотрения. Тогда-то и будет сказано вслух то, чему он следовал всю жизнь: «В этом деле мне надобно полагаться только на самого себя, каков бы я ни был, умен или прост». Ему опять рисковать, «подставляться», строить оптические хитрости, становиться медлителем, искать «золотой мост» — счастливое стечение обстоятельств.

После Бородина Кутузов взял на себя ответственность за сдачу Москвы, не боясь мнения двора и самого императора. Острие армии Наполеона сломано, но сам он об этом ещё не очень знает, разведка ищет русскую армию и не находит её. «Старый лис Севера», как его назвал Наполеон «путает по забывчивости» — Рязанская дорога, Калужская дорога, войска, обозы, провиант… А там — в сети дорожных пересечений — знаменитый фланговый марш, и всё сходится, как задумано. Наполеон выигрывает сражения и проигрывает войну — просто наваждение, так не бывает. Потом его «беспричинное бегство» (Л.Н.Толстой) из Москвы, Смоленская дорога, неудержимое рассеяние великой армии,—будто обломок сабли, эфес без лезвия падает и падает в пустоту.